Неточные совпадения
В настоящее время я как бы вижу подтверждение этой молвы об нем: ему уже с лишком пятьдесят лет, он любит меня, сына нашего, — но когда услыхал о своем назначении в Севастополь, то не только не поморщился, но как будто бы даже помолодел, расторопней и живей сделался — и собирается теперь, как он выражается, на этот кровавый пир так же весело и спокойно, как будто бы он
ехал на какой-нибудь самый приятнейший для него вечер; ясно, что воевать — это его дело, его призвание, его сущность: он
воин по натуре своей,
воин органически.
— Это вас утешает?.. О… о… о…
воин! — сказала она наконец, как бы не найдя другого слова. — А вы, мсьё Вольдемар,
поехали ли бы вы с нами?
В сталь закован, по безлюдью,
Нем и мрачен, как могила,
Едет гуннов царь, Аттила, —
За ним черною тучей
Идут
воины и кричат:
Где же Рим, где Рим могучий?
Воин Васильевич взлез на него верхом, обхватился руками за шею и
поехал на нем в воду.
Я не утерпел и
поехал вчера повидаться и узнать насчет его борьбы и его протеста за Иоанна
Воина.
— Разные рыцари, — что бы там про них ни говорили, — и всевозможные
воины ломали себе ребра и головы, утучняли целые поля своею кровью, чтобы добыть своей родине какую-нибудь новую страну, а Таганка и Якиманка
поехали туда и нажили себе там денег…
Железные запоры стучат на городских воротах, и боярин тихо
едет по московской дороге, провождаемый своими
воинами.
Он собирает каламбуры, остроты, анекдоты, водевильные куплеты; водевили Александрийского театра доставляют ему большую часть его материала; он повторяет на каждом шагу выражения: — «Как сказал один д-р-р-р-ревний
воин!» — «Я
ехал на лодке Невой…
— Как эт-то закончится война, так Иоанну-Воину беспременно отслужите молебен. Он выручил, никто как он, батюшка, укрыл, под своим Святым стягом. Ему и помолитесь, A теперича марш к ротному котлу, небось живот-то подвело y Гориньки в австрицком плене. Не больно-то разносолами кормили колбасники. Да и не до
еды было, небось, как потащили к ответу? — расспрашивал Игоря заботливый солдат.
Пропустив мимо себя орудия, Иоле с радостным и легким чувством поскакал вперед. Впереди батареи
ехал его брат Танасио. Лицо пожилого капитана было, как всегда, озабочено и сурово. Брови нахмурены, губы сжаты. Впрочем, нынче эти брови показались Иоле более нахмуренными, нежели обыкновенно. Иоле видел ясно, что тревожные думы осаждают голову брата. Ему стало бесконечно жаль его. Захотелось приласкать этого закаленного, сурового
воина, который так мастерски умел владеть собою и своим настроением.
Она, тетя Родайка, сама бы
поехала туда охотно ходить за искалеченными
воинами, перевязывать их раны…
По моему мнению, он был только храбрый и, вероятно, в свое время очень способный артиллерии полковник в отставке. По крайней мере таким я его зазнал в Орле, через который он «вез к государю» зараз восемь или десять (а может быть, и более) сыновей. Тогда он был во всей красе мужественного
воина, с георгиевским крестом, и поразил меня смелостию своих намерений. Он
ехал с тем, чтобы «выставить» где-то всех своих ребят государю и сказать...
Только теперь, очутившись один в четырех стенах своей одинокой избы, Ермак Тимофеевич снова ощутил в сердце то радостное чувство, с которым он
ехал в поселок, после того как расстался с Яшкой на дне оврага. Это чувство было на некоторое время заглушено грустным расставаньем с есаулом и ушедшими в поход казаками — горьким чувством остающегося
воина, силою обстоятельств принужденного сидеть дома, когда его сподвижники ушли на ратные подвиги. Но горечь сменилась сладостным воспоминанием!
Пошевни везло двенадцать лошадей. Их со всех сторон окружали московские
воины с обнаженными мечами. Процессия
ехала тихо, молчаливо, как бы эскортируя важного преступника.